ОПОМНИЛСЯ
11.09.2014 01:40
Русский «Пен-центр» (penrussia.org), который все эти годы был одним из главных проводников маргинального «постмодернизма», центр, который поддерживал самую невероятную литературную слизь и откровенно больных и озабоченных, превращающих свои диагнозы в «жесткую прозу» (у них так порнография, мат и калоедство называлось), вдруг разделился сам в себе. Битов (тот самый, который в свое время людей, боровшихся с порнухой и бескультурьем в литературе культурно называл «задроченными онанистами» и травил их) вдруг открыл для себя, что его Пен-центр пишет на своем сайте совсем не то, что ему бы хотелось. И делает не совсем то – принимает в Пен-центр всех подряд, «без намека на кворум, без письменных рекомендаций (по одному лишь слову Улицкой, и с устной же, по ходу дела, поддержкой Симонова)». Того самого либерала Симонова. В общем, у Битова трагедия. Его предали.
Каждый раз, когда я читаю такие трагические, со слезой, как сыр, заявления, писателей типа Битова и вообще представителей т.н. «интеллигенции», я всегда думаю – они прикидываются или на самом деле выжили из ума. Как писал А.П.Чехов: «Все чиновники и дамы, слушая его, охали и ахали, а я долго не мог понять, с кем я имею дело: с циником или с ловким мазуриком?» И я понимаю, что они до сих пор живут в вымышленном мире, придуманном еще на советских кухнях и доведенным до совершенства в самиздатах. Мире, образ которого потом с удовольствием поддерживали всякие пен-центры и прочие доброхотные организации типа соросовского фонда, активно финансировавшие все, что разрушало нашу страну и культуру. В этом мире пен-центр действительно «независим» и борется за качество литературы, Сорокин, Лимонов и Пелевин «русские писатели», Пригов «поэт», а на конгресс интеллигенции, к которому Битов имеет самое непосредственное отношение, собираются яркие «интеллигенты» типа Прохоровой, Шендеровича, Витухновской, Яркевича (посмотрите в Интернете, чем они знамениты – Д.С.Лихачев плакал бы от умиления). В этом мире считают, что Россия несвободна и вторична, а они свободны, что они ум, честь и совесть даже не нашей человеческой эпохи, а геологической эпохи Голоцена. Что то захудалое болото, которое они развели в 1990-е и которое сегодня лягушатит Кучерскими, Прилепиными, Быковыми и прочими, это и есть всамделишная русская литература, связанная живыми нитями с традицией золотого и серебряного веков. Что защита захваченной ими поляны (с позволения той самой презираемой ими власти, у которой в приемных эти шаркуны околачивались годами) от любого живого слова, настоящего чувства, подлинной литературы это и есть «литературный дискурс» и борьба против цензуры, за свободу слова и творчества. Они плевали на всех, кто не разделял их маргинальных убеждений и не соглашался, что тот чулан, который они описывают, и есть вся Россия…
… И вот Битов совершил открытие. Оказывается, теперь плюнули и на него. Оказывается, в литературу засовывают (без него) Бог знает кого. Великую писательницу Ирину Ясину, например, или живого классика Сергея Пархоменко – это те, из эпохи протестов. Слышали о такой? О таком? Читали? Вот и я не слышал. Оказывается, не любят нашу страну. Надо же! Битов, высунувшись ненадолго из своего мирка, искренне возмущен. Не замечая, что он вообще ничем не отличается от тех, кто сегодня заправляет пен-центром. Не замечая, что что "новые члены" Ясина или Кучерская ничуть не лучше активно защищаемых им некогда порнографа Сорокина и графомана Ерофеева. Он и правда не понимает, что не имеет никакого права возмущаться. Он все то же самое делал много лет, разводил отбросы, поддерживал мерзавцев и бездарей и закрывал глаза. Он им разрешил в свое время сделаться бессовестными мерзавцами. «Совесть - сырье и капитал для писателя и алкоголика, - говорил Битов в 2003 году. - А остальным она не то чтоб ни к чему…. Но — нужны другие добродетели» (Новая газета. 3-5 марта 2003). А теперь они ведут себя так, как вел он - двигают своих и плюют на всех. Им "совесть ни к чему". В чем проблема?
Поэтому Битову стоило бы, для начала, извиниться и перед мертвыми классиками и перед живыми, действительно интеллигентными людьми за то, что он совершил вместе с бандой своих дружков из пен-центра за последние 20 лет. А потом пусть подумает, как это можно исправить.
Но он не извинится. У него совесть просто сырье. И капитал. Которые растрачены за прошедшие годы.
Так что пусть не обижается.
ГРАФОМАН И ИСТОРИЯ
12.09.2014 01:50
Из заурядного графомана и пародиста Пригова упорно лепят (как, например, из ресторанного вышибалы Прилепина) икону современной русской культуры. Сделали целую выставку духовного наследия гения и столпа. В рекламную кампанию выставки ввязался даже (возможно, не бескорыстно, ибо за ругань не платят, а за восторги обязательно) исторический журнал «Родина». Видимо, Пригов уже достояние истории. Об одном из мнений по поводу Пригова можно узнать здесь: ( "galkovsky: 409. ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО РЕДАКЦИИ «РУССКОЙ ЖИЗНИ»" [1] (2007-08-11 14:06:00) ), а вдогонку к выставке хотелось бы просто привести фрагмент запрещенного и оболганного «Эхом Москвы» «Романа о Петре и Февронии» (В.Бучинская, М.Панаев, В.Скабичевский). Об этой книге запрещено писать всем либеральным критикам - не правда ли, поборник свободы творчества и противник цензуры Битов из русского Пен-центра – ибо она описывает ИХ. Пелевиных, Приговых, Прилепиных, Быковых и все то, во что они превратили русскую литературу.
Поэтому хочется с удовольствием привести фрагмент из романа о Пригове. Пусть это будет наш посильный вклад в рекламу безвременно угасшего светильника разума и художественного слова.
ОТЕЦ
«Однажды вечером непривычно поздно раздался звонок и Сокорин, устало открыв дверь, впустил высокого скелетообразного гражданина с гладкой блестящей пятнистой головой и в круглых широких очках. Отодвинув края губ к ушам, гражданин обнажил неровные зубы, изображая улыбку и сунул Сокорину вялую костлявую ладонь. Сокорин пожал ее, ощутив под пальцами что то похожее на велосипедную цепь.
- Здравствуйте. Дмитрий Александрович Грибов, птицеволк, поэт, писатель, драматург, художник, музыкант, скульптор, авангардист. – быстро, как по прейскуранту, перечислил он и просто добавил, - иными словами, гений.
- Очень… Очень приятно, - неуверенно сказал Сокорин, глядя, как гений без приглашения снимает старые рыжие туфли и сует ноги в тапки жены, - Сокорин. Владимир.
- Знаю, знаю, - скороговоркой ответил поздний гость, уверенно устремляясь по коридору в комнату Сокорина, - проходите, зачем там стоять.
Сокорин принял приглашение и вошел в кабинет. Посетитель уже сидел за его столом, быстро перелистал бумаги и, несколькими глотками допив хозяйский чай, пододвинул стакан на край стола.
- Хороший чай. Можно и еще. Себе тоже сделайте. И пожрать… там крекерок какой-нибудь, сухарики… Голоден, как опоссум.
Сокорин машинально взял пустую посуду и вышел. Налив стаканы, и поставив чайник на плиту, он наполнил тарелку печеньем, с удивлением взглянул в нее, перевел глаза на посуду и, накаляясь, вернулся в комнату.
- Так чем могу служить? - громче, чем нужно, сказал он, приблизившись к столу и уселся, решительно глядя в глаза Грибову.
- Я хочу стать вашим отцом, - просто сказал визитер, беря стакан, посмотрел прямо в глаза и Сокорин прочел на его лице несокрушимую уверенность в правоте своего решения.
У Сокорина подкосились ноги и он брякнулся на стул. Грибов зашелестел бумагами и хозяин вернулся к жизни.
- Д-да-да, - нетвердо сказал Сокорин, заикаясь больше обычного, - я… как б-ббы это с-с-ссказать… очень… очень признателен вам за ваше участие, но… к-к-как бы это лучше… у меня уже есть… был… о-о-отец и я уже …вот… простите, но п-п-произошел… перед вами, как видите.
- Уже успели, - досадливо буркнул Грибов в пространство и жестко, как на допросе, спросил - Кто он?
- Геннадий Игнатьевич, мастеровой, начальник участка. Участник войны, член партии… медаль за освоение целины… грамоты опять же.
- К черту грамоты, - облегченно вздохнул Грибов и опять явил Сокорину жуткую костяную улыбку, открыв рот слева направо, словно он был у него на молнии, - какая прямолинейность мышления. Я хотел бы стать вашим духовным, крестным отцом в литературе.
Сокорин облегченно вытер пот со лба и отхлебнул. Посетитель машинально чокнулся с ним, отпил и, заглянув в стакан, озабоченно сказал.
- Не могу понять. Хороший чай, но сопровождается тупой теплой болью в правом ухе. Возраст, наверное.
- Ложку выньте – тускло сказал Сокорин.
- Потрясающе, - просиял гость, последовав совету, - совершенно другие ощущения. Вы очень умны. Я рад, что не ошибся в вас.
- Спасибо.
Так вот, я прочел вашу книгу, - посетитель перешел наконец к делу и кивнул в сторону, - разумеется, захотел познакомиться, так сказать, лично. Как говорят, не мир тесен, а прослойка тонка. А она действительно тонка. Ваши образы вызвали у меня неопознанное чувство скомканного доверия и я, как старый обитатель художественного андеграунда, пришел дать вам несколько советов, которые, на мой атавистический взгляд, могут помочь вам вырубить себе прочную нишу в интертекстуальном пространстве ноосферы постмодерна.
- Спасибо, - признательно сказал Сокорин, - я с удовольствием постараюсь воспользоваться ими.
Грибов снисходительно прикрыл глаза.
- Стихи пишете? – спросил он, как Вий, не понимая век.
- Нет.
- Это плохо. С ними проще. В них главное – рифма. Иными словами, нужно стремиться к тому, чтобы сохранялся размер строки и совпадали окончания слов, или, на худой конец, последние буквы. Если же и это не получается, не страшно. Тогда можно писать, как угодно. Только не надо забывать, что текст должен быть выстроен в столбик, а на обложке затем указать, что вы пишете верлибром или белым стихом. Но раз вы не пишете стихов, то и говорить не о чем. Кстати, кипит.
Сокорин вышел и вернулся с чайником и печеньем. Грибов налил, отхлебнул, замаслился, набил рот и, покачивая тапком на кончиках пальцев, невнятно продолжил сквозь печенье, извергая веером мелкие крошки.
- С прозой несколько сложнее. По вашему тексту я понял, что вы еще сыроваты. Какую, собственно, прозу вы собираетесь писать?
Сокорин пожал плечами:
- А, что, есть какие-то типы?
- А как же, - изумился Грибов, с трудом проглотил, дернув, как курица, головой и уронил тапок, обнажив два носка, надетые один на другой так, чтобы дыры на нижних не совпадали с дырами верхних, - как же. Прежде всего, вы должны понять, что вы хотите. Быть писателем для нетребовательного обывателя, алчущего ханжества, любовных глупостей, реализма и жизнеутверждающей определенности и встать в один ряд со всеми этими пыльными книжными шкафами? Или работать всерьез, на стыке жанров, поднявшись над примитивным морализаторством и выйдя из условных рамок «дозволенного» и «недозволенного». Вы должны четко определиться, какую именно прозу вы собираетесь писать. И как можно скорее.
Сокорин замялся. Он не думал, что все так сложно – пиши и пиши, но полунощный гость своим уверенным тоном вселил смущение в его душу. Припав к стакану с чаем, он глотнул и сделал выбор.
- Наверное, второе.
Подумал и решил, что не ошибся. Да, именно второе.
Закончив институт, он понял, что отныне может считать себя интеллектуалом. Однако, в отличие от всех остальных, он был убежден, что его интеллектуальное развитие существенно обогащено, несмотря на молодые годы, богатым жизненным опытом, сложившимся из страданий, которые он познал рано и причиной которых были обман, предательство и лицемерие. Именно в рамках жесткой, нетрадиционной прозы он мог переплавить свои личные ощущения в литературу, не останавливаясь перед установленными неизвестно кем запретами и ограничениями. Да и вообще, какие могут быть ограничения в искусстве – тонкой, интимной сфере, где все определяется вдохновением, чувством, страстью и целой гаммой взволнованных состояний, которую может составить любое мимолетное впечатление, начиная от просящей милостыню плачущей старушки и кончая заплесневевшим в холодильнике последним куском сыра.
Грибов понимающе покачал головой и начал:
- Вы сделали абсолютно правильный выбор в пользу постмодернизма. Постмодернизм – это будущее литературы и культуры в целом. Вся школьная программа – вчерашний день. Подумать только – людей ХХ века в школе пытаются научить жить по замшелым образцам столетней давности. Страницами мямлят, мнут в руках батистовые платочки, потеют и краснеют, в то время как уже после первых десяти строк понятно, чем все кончится. «Он сказал, она сказала, он попросил – она дала». Зачем мямлить? Какой-то вычурный, ненатуральный язык, ни одного живого слова, сплошная двусмысленность и претенциозность. Поэтому всю эту программу и всех, кто в ней – вон! В овраг, на обочину, утешать неудачников, прогоревших ларечников и золотых медалисток. Но вы должны помнить, что для того, чтобы писать современную прозу и создавать современную литературу, а также литературу будущего необходима особая предварительная подготовка. Я не имею в виду образование, нет. Хватит. Никаких царскосельских гетто и университетских зоопарков. Мы должны быть девственны, самостоятельны, ничто не должно нам мешать в творческом процессе. Поэтому мы должны отталкиваться от совершенно иного опыта, нежели показушное швыряние себя на амбразуры или под колеса поездов. Так мы пробросаемся собой. Вы никогда не были хиппи или панком?
- Н-нет, - сказал Сокорин не очень уверенно.
- А индейцем?
- Нет, - на этот раз сомнений не было.
- А секту кришнаитов не посещали? Или, может быть, вас похищала летающая тарелка? Все годится. Нет? – Грибов неодобрительно покачал головой, - конечно, лучше всего, если вы баловались героином, первитинчиком, покуривали план или, на самый худой конец, нюхали по подъездам клей. Водка – отстало и пошло. Вот откуда необходимо в наши дни черпать творческий опыт, а не из альковных ниш или темных аллей. И никогда не нужно стесняться об этом говорить. Возьмите Коэльо. Хиппи, наркоман, сатанист - а как продается…Но сейчас не об этом.
- Далее, - Грибов с шумом втянул в себя остатки чая вместе с заваркой и, отплевываясь, продолжил, - В основе текста должен лежать некий фундаментальный тезис. Не стоит думать, - успокаивающе повел он рукой, - что это какая-то глубокая идея. Все гораздо проще. Я назову вам несколько постулатов, истин и откровений, опираясь на которые при определенной борзости пера вы успешно станете современным писателем, писателем-интеллектуалом, в книгах которого аудитория будет искать ответы на мучающие ее вопросы. Итак, а) каждый человек должен найти свою судьбу, бе) в стае жить плохо, а вне стаи – хорошо, ве) неразделенная любовь – тяжелое испытание, е) Наркотики, водка, пиво, чай в больших количествах помогают открыть другой мир, же) все, кто запрещают – плохие люди, зе) жизнь – это грязь, и, наконец, е) кругом – кровавая помойка и так здесь было всегда. Главное – побольше мути, слов и словосочетаний с раздвоенным смыслом или вообще без такового. Их достаточно: «актуальное искусство», «концептуализм», «автокомментарии», «метасюжет», «мейнстрим», «дискурс», «рефлексия», «хронотоп», «экзистенциальный», «интертекстуальный» и так далее. Запишите, а то забудете. Тезис должен повторяться не реже одного раза на две страницы, слова - ежестранично. Чтобы в мозги как гвозди… как гвозди… раз, раз, раз!
Теперь действие. Хорошо, если оно будет происходить где-нибудь высоко в горах, на атолле, на метеорите, в публичной доме или на старом кладбище. И имена. Обязательно имена. Никаких Татьян. Хватит. Нататьянились. Что-нибудь латиноамериканское. Или иномирное. Бро. Хну. Гры. Жни. Нуэти. В общем, потасуйте буквы и слоги и найдете.
- Теперь, - Грибов поднял палец, призывая Сокорина к пристальному вниманию, - проблема преодоления сопротивления старых мышей, живущих за обоями современного культурного мейнстрима. Непорочная классическая литература и святые классики – это миф, рожденный в душных казематах школ и институтов. Вы обязаны знать, что Бодлер, например, писал только под влиянием наркотиков, Коэльо, как уже говорилось, сатанист, Чайковский и Леонардо да Винчи были гомосексуалистами, Пушкин – матерщинником и развратником, Есенин – пьяницей, а Достоевский – антисемитом и картежным игроком. Поэтому любой ваш так называемый порок можно превратить не только в закваску ваших текстов, но и средство связи с так называемыми «великими», что до поры до времени будет пресекать все неприятные и провокационные вопросы. А они, к сожалению, пока будут. Общество еще не освободилось от гиперлитературности нашей жизни. Главное – не останавливайтесь, как можно больше напора и уверенности в своей правоте. Кстати, имейте в виду: любой неприятный или не имеющий ответа вопрос о вашем непростом творчестве – провокация отдельных лиц и организаций, стремящихся затоптать ростки культурной свободы в нашем обществе. В крайнем случае проконсультируйтесь на этот счет на радио «Лесное эхо» или в Пенсил-центре. Вам обязательно надо туда вступить – мало ли что. Если вдруг кто-то на вас наедет, они сразу и все вместе кинутся на негодяя. Кстати, им регулярно из-за бугра присылают бабки, может что-нибудь и отломится. И, кстати, договоритесь на «Лесном» об интервью – этот, их самый главный, самый гл… черт… вот забыл… ну, в общем… с лошадиной мордой и головой, как ударенная током метла гастарбайтера. Он нас любит.
Не скупитесь вкладывать деньги в свое будущее. Советую активно приняться за этих бронзовых истуканов, а то еще долго нас будут ими попрекать. Так вот. Покупаете в магазине словарь мата и малоизвестный чей-нибудь «Дневник гомосека». Затем садитесь и переписываете его, слегка меняя сюжет, обильно приправляя народной лексикой, подставляя вместо имен действующих лиц фамилии друзей и знакомых того же Пушкина – кстати, понадобится Пушкинская энциклопедия. Да, необходимо знать два-три десятка русских старинных слов и выражений, чтобы вся стряпня выглядела более убедительно, а также парочку французских, как например «доколе», «голубчик», «не откажите в любезности», «се ля ви», «кесь ке се». Пара дней – и дело сделано. Затем прибавляете краткое предисловие, в котором говорите о великом открытии, совершенном вами – на чердаке, в подвале, за шкафом, в печной трубе, в дупле старого дуба вам попалась старинная рукопись, которую вы и публикуете. Неплохо, если эту рукопись вам доставит таинственный человек, исчезнувший затем навсегда. Теперь еще две-три сотни долларов, чтобы напечатать несколько десятков экземпляров себе и друзьям – и вот вы подвели под все свое будущее многолетнее творчество такой солидный фундамент, что другим и не снилось, а вместе с тем опрокинули всех, кто попытается аппелировать к древностям. И всего то за триста-четыреста зеленых. Смешно говорить. Даром отдаю идею.
Довольный собой, Грибов замолчал. Сокорин смотрел на него с восторженным недоумением – он даже не догадывался, что об этом можно так свободно говорить. И в самом деле, как все просто. И убедительно. Тем временем Грибов насладился произведенным эффектом и вновь заговорил.
- Следующее. Писательство – даже современное - это жертва. Поэтому ищите формы самопожертвования. Конечно, без крайностей и членовредительства. В Сибирь пусть едут мечтательные дураки. А эти формы можно найти, не отрываясь от письменного стола. Привлекайте внимание. Старайтесь делать все наоборот – спать днем, а жить ночью, есть в ванной, а мыться на кухне в раковине. Долой стандартизацию. Кроме того, позаботьтесь о внешности и о манерах. Внешность может быть дикая и отталкивающая или приятная и притягивающая. Если хотите придать себе отталкивающую внешность, для начала можете побриться наголо. Как я. Затем заведите себе мохнатые наушники и отпустите щетину. Посмотритесь в зеркало. Если чувствуете, что чего-то недостает, попробуйте ходить с полуоткрытым ртом, из которого течет слюна. Если же хотите выглядеть приятно – отпустите тонкую бородку и локоны. Вы, я смотрю, заикаетесь. Лечиться не пробовали? – неожиданно спросил он.
- Пробовал, - Сокорин смутился и ответил не сразу.
- И как?
- Бесполезно.
- Животноводы вас лечили. Но, кстати, сейчас это хорошо. Ваша речь должна быть характерна и оригинальна. Можно время от времени приговаривать «гоп-гоп», «уйди-уйди», «ду-ду-ду», вставлять в разговор некстати загадочные выражения типа «сам то я Павла не видал, но ты не надейся», предлагать всем посмотреть, как глубока кроличья нора, или подсвистывать. Я вот, например, всегда в конце разговора кричу кикиморой. Кроме того, я всех их приучил называть себя полным именем и отчеством. Не сразу получилось, но получилось. И теперь все остальные Венедикты, Викторы и Николаи, а я - опа - Дмитрий Александрович. Так то.
Также определите для себя источник вдохновения, на который будете ссылаться. Прочь Пегасов и Парнасов, странноватых женщин, больных бледной немочью с растрескавшейся лирой и осыпающимися с крыльев перьями. Источником вдохновения может стать дыра в стене, шепчущая розетка, потеющий кран или общение с собакой.
Дальше. Будьте проще. Не надо парений. Описывайте окружающую действительность. Что-нибудь простенькое, как у меня: «Веник сломан, не фурычит» или «Вот я котлеточку зажарю». Есть масса повседневных вещей, к которым еще не обращались. Поищите их. Кроме того, быть только писателем не модно. Это узость, ущербность творческого сознания. Принципы, изложенные мной, нужно проложить не в основу вашего писательства – в основу жизни. Тогда вы легко сможете быть художником, скульптором, поэтом и перетекать из формы в форму, ускользая от реальности. Опять же как я. И последнее. Пародируйте. Бесконечно перепевайте все подряд. Обхихикивайте. Пусть смеянствует смеяльно смех усмейных смеячей. Я именно так и поднялся и вам советую. Очень всем нравится. И думать ни о чем не нужно.
- «Как все точно и емко, - восхитился про себя Сокорин, - ведь это почти то же, что я сам думал. Но ведь мы не единственные писатели. А все эти… кто до нас» - С ними то что делать – неожиданно вслух продолжил он. Но Грибов с ходу уловил нить сомнений.
- Бороться.
- Наотмашь? – Сокорина приподнимало все больше, - раззудись плечо, размахнись рука? Так?
- Да нет, зачем? - примирительно сказал Грибов, - Зачем? По неопытности можно так раззудиться, что потом придется париться в тигрятнике и мыть полы в отделении милиции. Не нужно упрощать. Кто прост, тому коровий хвост, а кто хитер, тому весь бобер. Все иначе. Раньше был актуален Толстой - теперь актуальны мы. Но это не значит, что Толстого надо списать, Бережней с таким хрупким материалом. Пусть старая ветошь, траченная молью и временем, но она еще может сгодиться. Черпайте оттуда смысловые ряды, известные обывателям имена, дописывайте и переписывайте матом, жаргоном, с фантазиями, пока все это не затреплется окончательно. А потом тихо-мирно отнесем их на помойку и никто даже не заметит.
- Это понятно. Но как же все-таки быть со стилем, эстетикой. Ведь гомосеки и прочее в литературе как-то… не тово…, - Сокорин искательно взглянул в очки Грибова.
- Да причем тут эстетика, - Грибов безнадежно махнул рукой и начал энергично и устало, как учитель безнадежному ученику, вдалбливать, прихлопывая рукой по столу. - Мы создаем! Новейшие культурные феномены! Для которых проблема эстетического уровня вообще не ак-ту-аль-на! Не актуальна! Чем быстрее вы это поймете, тем лучше.
- А как же тогда?
- Единственный критерий - нравится или не нравится. Все! А те, кому нравится, найдутся всегда. И, самое главное, грамотная раскрутка. Вам сейчас нужно приручить парочку журналистов – сходите в «Незапятнанную», там есть такой амбициозные провинциалы Пирожков, Ляскин и какой-то начинающий, но очень буйный торчок с шаркающей фамилией, которого я все забываю ущипуть, когда захожу. А также каких-нибудь «культурологов» из числа академической рухляди, которые за пару сотен зеленью будут научно окормлять все ваше творчество и в любой момент выдадут экспертное заключение, что вы известный писатель, деятель концептуального искусства. Кстати, поедете на Запад – загляните в какой-нибудь захудалый университетик, покашляйте там о том о сем с туземцами. Потом всегда сможете сказать, что вас, между прочим, в Оксфорде изучают и вы там лекции читаете. Не подкопаешься. Кстати, даю наводку на всякий случай. Сходите к моему приятелю Гульману. Он поддержит. Правда, он покровительствует современному искусству, но как знать, как жизнь повернется.
Грибов многозначительно замолчал, загрустил, печально посмотрел в пустой стакан, обвел стекленеющим взглядом комнату и вдруг, приподнявшись, издал дикий, леденящий кровь, вопль:
- Йэээээээээххуууууу!!!!!
Со страшным сердцебиением Сокорин вскочил, вскинув руки, стул, громыхнув, отлетел к двери. Слова застряли в горле и с трудом вырвались клочьями:
- Вы… В-вы… в уме… в своем….
- Крик кикиморы, - спокойно объяснил Грибов, направляясь к двери. – Иначе нельзя. Беседа окончена. Знак. Самоидентефикация. Был рад. Автограф.
Засовывая ноги в башмаки, он достал ручку, грязно и размашисто начеркал поперек новых обоев в коридоре что-то, напоминающее руны, потопал ногами и, не завязывая шнурков, исчез в темноте, трахнув дверью. Сокорин устало прислонился к стене, повернулся – перед ним в простыне, как мумия, стояла жена.
- Когда это кончится? - начала она хриплым шепотом, - я тебя спрашиваю, когда это, наконец, кончится???? Боже мой, а стена… Стена то только после ремонта. Кто это еще был??? Кто???
Сокорин, поджав губы, напряженно выслушал все эти слова, помолчал, и сурово взглянув жене в глаза, жестко отрезал, поставив решительную точку в завязывающемся полуночном скандале:
- Отец приходил.
И, не дожидаясь ответа, шагнул в кабинет».
Вся современная литература как на ладони.
Ссылки
|