Семён Уралов на www.odnako.org 19 апреля 2013
Всего 48 часов дали аргентинскому социологу Норберто Соресоле на то, чтобы покинуть Венесуэлу. Это было в 1999 году, через год после первой победы Уго Чавеса на первых президентских выборах. Впрочем, депортация социолога никак не мешала Уго Чавесу впоследствии называть его своим другом, а по факту заимствовать множество его разработок и идей.
Интересно, что Соресоле высылали из Венесуэлы не впервые. В 1995 году его уже депортировали, но по подозрению в сотрудничестве с набирающим обороты оппозиционером Чавесом.
И в том, и в другом случае в вину аргентинскому социологу вменяли радикальные идеи и теории, которые вызывали возмущение международной общественности — центр «Симона Визенталя» даже обвинял социолога в нацизме и антисемитизме. В общем, история странная и запутанная, особенно учитывая многолетние связи Сересоле с Фиделем Кастро, лидерами арабских стран и поддержку путчистов у себя на родине — в Аргентине. Причем поддержку деятельную — одному из них он помог победить на губернаторских выборах. Биографы говорят, что он долгое время жил в Советском союзе, изучая нашу модель общества.
Но оставим отношения покойного Уго Чавеса и его советников истории. В нашем случае интересно то, что в центре учения Соресоле лежит ключевая проблема всей политики XX века, которую можно обозначить как поиск нового типа государства и альтернативного демократическому устройству общества.
Народ и правители
На самом деле нет никаких хороших или плохих государственных и общественных моделей. Есть такие, какие есть. Если они эффективны, то выживают и начинают экспортироваться. Если неэффективны — умирают, либо их уничтожают конкуренты.
Угроза демократической модели для нас вовсе не в ее эффективности или неэффективности, а в том, что это модель чужая. Стандарты демократии, действительно, существуют, но находятся они в палате демократических мер и весов за пределами Евразии.
Посему все проблемы государства, столкнувшегося с «цветной» революцией, кроются в уязвимости самой модели демократии. Потому что к власти то ли в ходе выборов, то ли в ходе переворота, то ли в ходе парламентских договоренностей, то ли в ходе партийного консенсуса всегда приходит конкретный человек. С которым так или иначе связывает свою судьбу народ. С которым ассоциируются победы и поражения. Который, в конце-концов, остается в исторической памяти поколений и передается в виде формул : «при Сталине цены снижали» или «Горбачев страну проср*л». Никого не волнует, кто находится в правительстве и является автором той или иной реформы. Народные массы не отделяют себя от правителя. Причем без разницы – хороший он или плохой.
В нашем, евразийском, случае этот феномен отягощен мировоззренческой формулой «хороший царь — плохие бояре», которая прямо отражается на поведении населения. Отсюда слабая социальная мобильность, которая выражается, например, в низкой профсоюзной активности — наши люди будут по последнего терпеть любые унижения и рассчитывать на то, что все как-то решится. Потом, правда, может быть бунт — но проблемы-то он все равно не решит.
Именно поэтому так уязвимы наши государства в ходе «цветных революций» – население персонифицирует неудачи и просчеты с конкретным правителем. И плевать на конъюнктуру цен на нефть и газ и вытеснения с мировых рынков. Массовое сознание неспособно к такого рода обобщениям и анализу деталей. Особенно если на фоне неудач правителя не меняются элиты вокруг него, и тасовка кадровой колоды продолжается десятилетиями.
Тот самый социолог Соресоле выдвинул интересную концепцию каудилизма, которая заключается в следующем. Наверху есть каудильо (нравственный лидер и руководитель государства), который выбирается прямым голосованием на всеобщих выборах. Но это прямое голосование надо рассматривать именно как выдачу мандата от народа, а не как конкурентную борьбу во имя демократии. То есть выборы не являются самоцелью. Выборы выступают чем-то сродни народного вече — акт всенародной присяги и установления взаимосвязи между правителем и народом.
Далее каудильо опирается на гражданско-военную партию, которая является посредником между ним и народом. Через которую он понимает настроения народа и корректирует политический курс в зависимости от этого.
Причем не стоит думать, что аргентинский социолог придумал что-то радикально новое. О похожей модели говорили и отечественные философы Пятигорский и Зиновьев. Просто аргентинец интересен тем, что был практиком.
Что делать с элитами?
И если с правителем и народом все более-менее понятно, и механизм установки между ними связи понятен, то что делать на втором шаге?
Действительно, выборы как акт взаимосвязи между народом и правителем вполне приемлемы. Более того, политические модели наиболее устойчивых режимов Евразии — РФ, РБ и РК — по большому счету, соответствуют описанной схеме.
Вот связь установлена — а что дальше? Как обеспечить не только стабильность системы, но и её развитие?
Есть старая добрая колонизационная модель : граждан метрополии садят на повышенный паек за счёт сверхэксплуатаций колоний и тем самым поддерживают стабильность системы. Но не думаю, что в нашем случае это возможно.
Во-первых, зачатки такой модели у нас уже наблюдаются, когда есть внутренняя метрополия — Москва – и сверхэксплуатирумая провинция. Модель ущербная и ни к чему, кроме повышения «болотных» настроений в Москве не приводящая.
Во-вторых, мы явно не управляем мировым рынком и в текущей экономической модели сами являемся колонией для печатного станка долларов США. И не имеет значения, что мы будет продавать — ресурсы, оружие или высокотехнологическую продукцию. Самой схемы это меняет.
В нашем случае речь идет о построении своей политической модели в условиях ограниченного суверенитета. Потому что Россия и Евразийский союз будут обречены, так или иначе, ориентироваться на конъюнктуру — что финансовую, что политическую, что военную.
Также нет никаких возможностей для эксперимента сродни иранскому — положить в основание государства модель, когда в центре находится нравственный авторитет, опирающийся на вооруженные отряды защитников исламской революции. Хотя именно похожую на иранскую модель предлагает, например, Михаил Юрьев в своей утопии «Третья империя». Для этого необходима крайняя религиозность массового мышления, чего у нас не наблюдается.
Так или иначе мы упираемся не в вопрос народа и правителя.
Краеугольным камнем выступают элиты — правящий класс, на который вынужден опираться любой правитель. И которые всегда стремятся к вырождению в паразитов, потому что любая система стремится к равновесию. А для любого элитария равновесие — это сохранение себя и собственных привилегий в системе государства.
Поэтому главный вопрос, который стоит перед будущим Евразийским союзом — это вопрос политических элит. Которые, как и любые другие элиты, будет паразитировать на правителях, с помощью которых они попали во власть. И пытаться сохранить себя в системе власти всеми доступными способами.
Поэтому, какую бы форму государственного устройства мы ни выбрали, первым делом придется решать вопрос сверхэкспулатации элит. Сверхэксплуатации и постоянной смены.
Элитарий не может засиживаться не месте больше нескольких лет. А на самом деле измерять время нахождения элитария при должности надо не годами или месяцами, а проектами. Убежден, что именно проектный подход сможет изменить поведение как правителей, так и элит, окружающих их.
Это позволит перейти к другому типу формирования, например, правительств и администраций. Государственный человек должен находиться в постоянном цейтноте — в противном случае он превращается в паразита и начинает формировать под собой микросистему личной власти. Мы привыкли называть ее коррупцией, но на самом деле это обыкновенная семейственность и кумовство.
...Итак, если мы действительно намерены построить новый тип государства и новый тип Союза — нам неизбежно придется решить две задачи.
Первая: установить прямую связь между правителем и народом. Благо, современные средства коммуникации это позволяют. Тот же Уго Чавес в Венесуэле пытался решить эту проблему путем создания «комитетов» по месту жительства или работы, которым правительство выделяло крохотное помещение, мобильный телефон и факс. И которые имели прямую связь с центральным аппаратом, завязанным прямо на главу государства.
Вторая: поместить правящий класс в ситуацию постоянного цейтнота с последующей сверхэксплуатацией.
Ну а все это возможно только в рамках проектного подхода, когда мы рассматриваем государство не как гранитную колонну с незыблемыми традициями, а как живой организм. И если стоит, например, задача заселения Дальнего Востока — на три года нужно вводить должность министра «по заселению Дальнего Востока». Который работает, понимая, что в любой момент придется сдавать дела и быть переброшенным на другой участок работы. И быть готовым поехать организовывать военную базу ОДКБ в Таджикистане. Потому что все государственные задачи более-менее однотипны. Вопрос лишь в воле и целях.
Однако в нашем, евразийском случае, прежде чем приступить к созданию нового типа государства, неуязвимого к «шоу-политике» и свободного от предрассудков либеральной демократии, придётся снять напряжение в обществе, связанное с постсоветскими травмами приватизации и последующей мутацией чиновника в предпринимателя и наоборот. И связанной с этим деградацией как государства, так и нравственных основ общества. Но об этом речь пойдет в третьей части статьи.
|