anlazz.livejournal.com 2023 - 05 - 24 10:54:00
На самом деле главный "лейтмотив" устроенного – как было сказано в прошлом посте – позднесоветской интеллигенцией контрреволюционного переворота 1991 года очень проста: это отказ от будущего. А точнее – не просто отказ, но фактически уничтожение, футуроцид. Впрочем, можно сказать еще более неприятно для всех поклонников данного момента (то есть, «идей 1991 года») – футурофагия, пожирание этого самого будущего ради... впрочем, об этом будет чуть ниже.
Пока же стоит сказать, что в позднесоветское время интеллигенция была достаточно мощным социальным слоем – именно что слоем, а не «прослойкой», как это было принято считать в раннесоветское время, и как до сих пор думают некоторые. Дело в том, что за послевоенное время число «лиц, получивших высшее образование» выросло не в разы даже, а более, чем на порядок! Скажем, в 1939 году высшее образование имели лишь 13 человек из 1000 работающих. (То есть, чуть больше 1%.) В 1979 году же «лиц с высшим образованием» было уже порядка 100 человек на 1000. То есть, 10%. В 1989 году же их количество поднялось до 143/1000. То есть, почти до 15%!
Поэтому никакой «прослойкой» в позднесоветское время интеллигенты не были, а были довольно многочисленной и крайне важной частью общества. (По числу догоняющей тех же сельских жителей – коих к 1989 году осталось 18%. Причем, число это все время уменьшалось, а число «выпускников вузов» – росло.) Но даже это – как не удивительно – еще не самое главное. Потому, что помимо «количества» стоит учитывать и «качество». А «качество» интеллигенции в СССР было очень и очень велико – много выше, нежели «качество» подобного слоя в других подобных обществах.
Дело в том, что именно этот «слой», по существу, представлял собой подготовку к построению общества будущего, можно даже сказать – его локус, уже начавший переходить в «росток». Иначе говоря: именно советская интеллигенция была «зародышем» коммунизма, слоем, частично существовавшем в рамках будущих отношений – в «том самом» «мире Понедельника», который в реальности существовал в нашей стране. (Его прообразом – как известно – стала Пулковская обсерватория, где работал Борис Стругацкий.) Конечно, не в той «явной» форме, что описан у советских фантастов – но элементы этого «Понедельника» были в СССР в очень многих местах.
Причем, охватывали они не только «физиков», но и «лириков», например, самих братьев – кои, как писатели, относились именно к последней категории – но понятное дело, не только их. Например, именно «тенью Понедельника» можно объяснить массовое увлечение советских граждан поэзией – что автоматически превращало поэтов в «супергероев», могущих своим словом зажигать миллионы сердец. (Вершина этого феномена была достигнута, ИМХО, в творчестве Владимира Семеновича Высоцкого.)
Впрочем, и прозаики были «не в пролете» – в смысле массовой потребности в своем творчестве. И артисты-режиссеры – и театральные, и, тем более, кинематографические, причем не «развлекательного», а самого-самого-самого «драматического» плана. (Например, фильмы того же Тарковского «срывали банк» в стране – хотя сняты были в совершенно «фестивальном» стиле. В том, какой на Западе считается «доступным для немногих избранных».) Собственно, именно отсюда проистекает и невероятное, на порядки завышенное, значение «творческих» для позднесоветского общества – при котором сказанное каким-то писателем или актером «слово» буквальным образом «разносилось» по всему Союзу, заглушая всю официальную советскую агитацию.
На самом деле, кстати, абсурдная и неприменимая к любому иному обществу ситуация, при которой «с одной стороны» была вся советская медиамашина, включая телевидение. А с другой... ну, тот же Владимир Высоцкий с его магнитофонными кассетами. Которые значили на порядок больше, нежели все «Песни года». Надо ли говорить, что на том же Западе было все по другому: там «вершили бал» медиамагнаты, которые, конечно, могли «выдернуть из небытия» любое... любого автора или исполнителя, вроде «Битлз», и сделать «конфетку». (Да, после того, как «бренд» раскручивался, он мог считать себя сколь угодно талантливым и даже «слать» «магнатов». Впрочем, не слишком далеко, конечно.)
Надо ли говорить, что подобный момент обеспечивал абсолютную управляемость западных «властителей умов» – не важно, идет ли речь о популярном писателе, рок-идоле или актере кино. (Какую бы колоссальную популярность последние не имели, они все равно понимают, что в действительности их «власть» иллюзорна. Не все, разумеется – но не суть дела.) И наоборот – странную на первый взгляд неуправляемость «властителей умов» советских – хотя, казалось бы, тут и «цензура», и вообще, выпуск любой медиапродукции находился в руках государства. Но последнее перевешивалось указанным выше свойством – то есть, способностью советского общественного сознания буквальным образом «ухватывать» малейший «звук» и разносить его по всей стране. (Это свойство можно назвать «информационной сверхпроводимостью», и, кстати, оно противоположно текущей картине – в которой, наоборот, все мысли, эмоции и идеи тонут в вязкой инфорсфере.)
То есть – если вернуться к тому, с чего начали – можно сказать, что сам феномен «советской интеллигенции» в том понимании, в котором его принято сейчас использовать, мог возникнуть только в обществе, в котором существуют какие-то области «мира Понедельника», то есть, «будущеориентированного неотчужденного труда». (Даже тогда, когда та или иная часть этого слоя с «миром Понедельника» почти не соприкасается.) Но – как, собственно и происходит в нашем диалектическом мире – это самое явление, которое потенциально должно было вознести страну до небес (до построения коммунизма) оказалось, по ряду причин, деструктивным.
Еще раз: последнее – норма, потому, что самое сильное лекарство всегда (именно всегда) является ядом, стоит только чуть напутать с дозировкой и способом применения. Что и случилось в данном случае, когда запущенный – но не использованный – процесс формирования советской интеллигенции оказался «предоставлен сам себе». В том смысле, что того самого будущего, для которого он предназначался, не случилось – вместо него предпочли «развитой социализм» с его стабильными зарплатами, дачами и санаториями. И – проиграли фатально.
Потому, что это действие лишало указанный слой всяких перспектив – а поскольку люди, входящие в него, этими перспективами жили, то... ну, в общем, они уже к концу 1970 годов начали задумываться над тем: что тут не так. И «дозадумывались» очень быстро до того, что «поняли»: будущего вообще не существует. (Достаточно логичная мысль, если честно – в «классической картине мира» будущего действительно нет, его только предстоит создавать.) А если так, то значит, имеет смысл про это будущее забыть – равно как и про все, с ним связанное. И конвертировать его в свое текущее потребление.
На самом деле это действительно было катастрофой: в СССР не было понятия «инвестирования», как на Западе, поэтому после того, как «понятие будущего» было отброшено, избежать футуроцида оказалось невозможным. (Про то, почему в СССР не было «инвестирования», и что было вместо него – надо говорить отдельно. Тут же можно только сказать, что имеющийся механизм был на порядок более эффективен – то того, как его не уничтожили.) Отсюда не удивительно, что где-то с конца 1970 начала 1980 годов, любые вещи, связанные с будущем, стали вызывать у советской интеллигенции неприятие – а затем и отвращение. Ну, а уже от нее – благодаря указанной выше «информационной сверхпроводимости» – это отвращение начало распространяться на всю остальную страну.
Ну да: если кто помнит, то в начале были отброшены крупные инвестиционные (пока назовем так, несмотря на сказанное выше) проекты, вроде ирригации Средней Азии и «переброске сибирских рек». (Формально – по «экологическим критериям», но на самом деле, конечно, потому, что для «дефуторизированной» интеллигенции казалось бессмысленным тратить огромные средства на это. Вместо того, чтобы раздавать их самим интеллигентам.) Потом – вообще любые «вложения в будущее», начиная с заводов и заканчивая дорогами. (Нефтедобычу еще с газодобычей ругать любили – но это, скорее, к предыдущему пункту.) Ну, а с конца 1980 годов стали казаться враждебными вообще любые траты ресурсов, за исключением выдачи их населению в виде зарплаты. (Когда в 1988 году, кажется, разрешили «тратить заработанное предприятиями по желанию трудового коллектива», то это урезало любые траты – кроме как на выплату работникам – до нуля.)
На этом фоне пресловутая приватизация с распилом заводов на металлолом начинает выглядеть вполне закономерной. Ну да: в 1982 году «поворачивать реки» не захотели, в 1986 – строить заводы стало неприличным, в 1990 даже на закупку оборудования денег жалели – ну, а в 1995 само оборудования отдали в «утиль». Другое дело, что оказалось, что приватизация «доступна не только лишь всем» – а точнее, вообще мало кому доступна. (Ну да, большей части людей сунули «ваучер» – и делай что хочешь с ним.) Но это, если честно, уже вторично: как говориться, раньше надо было думать.
Тем более, что обо всем этом надо говорить уже отдельно. Тут же стоит только еще раз повторить сказанное выше – о том, что «любое хорошее лекарство есть яд», то есть, что любая сильная сторона всегда (именно всегда) в нашей Вселенной оборачивается слабостью, победа – поражением, а успех – провалом. Если, конечно – как уже говорилось – вовремя не остановить «маятниковое движение», если не применить специальных мер, о которых, впрочем, так же надо говорить в другом посте...
|